Мисс Кэрью (ЛП). Страница 35

Не могу сказать, как долго мы так висели, каждый держа руку на горле другого. Возможно, прошло всего несколько секунд, но мне они показались часами. Вопрос заключался в том, кто сдастся первым.

Вскоре его хватка ослабла, губы стали мертвенно-белыми, дрожь пробежала по каждой клеточке его тела. У него закружилась голова!

Затем у него вырвался крик — крик, не похожий ни на что человеческое. Он попытался ухватился за трапецию, но промахнулся. Я поймал его, как раз вовремя, за ремень вокруг талии.

— Со мной все кончено, — простонал он сквозь стиснутые зубы. — Со мной все кончено! Отомсти!

Затем его голова тяжело откинулась назад, и он мертвым грузом повис на моей руке.

Я действительно отомстил, но это была тяжелая работа, и я уже был наполовину измотан. Как я ухитрился удержать его, развязать ногу и ползти с этим грузом по веревкам, — это больше, чем я могу сказать; но присутствие духа не оставило меня ни на мгновение, и я полагаю, волнение придавало мне какую-то ложную силу, пока оно длилось. Во всяком случае, я сделал это, хотя теперь помню только, как перелез через борт плетеную корзину и увидел лица джентльменов, повернувшиеся ко мне, когда я опустился на дно корзины, едва ли более живой, чем груз в моих руках.

Он отправился в Австралию, и, как мне сказали, преуспел в тех краях.

Такова моя история, и мне больше нечего рассказывать.

ГЛАВА II

МОИ БРИЛЛИАНТОВЫЕ ЗАПОНКИ

— Сэр, — сказал незнакомец, — эти запонки — мои.

Мы были наедине, лицом к лицу. Поезд летел со скоростью тридцать миль в час. Близился вечер, мы находились примерно на полпути между Льежем и Брюсселем.

Я забился в самый дальний угол маленького купе и уставился на него. Его волосы были темными и свисали длинными распущенными локонами; глаза были дикими и блестящими; на нем был просторный плащ с высоким меховым воротником. Я подумал, что этот человек, должно быть, сошел с ума, и похолодел.

— Вы что-то сказали, сэр? — нашел в себе мужество спросить я.

— Да, сэр. Вы носите запонки, — бриллианты, оправленные в золото — очень изящный дизайн — камни превосходной воды; но они — не ваши.

— Не мои, сэр?

Незнакомец кивнул.

Я купил их всего неделю назад. Они пленили меня в витрине ювелирного магазина в Берлине; и они стоили мне — нет, я не смею сказать, сколько они мне стоили, из страха, что моя жена случайно увидит этот рассказ.

Я достал бумажник и протянул незнакомцу чек.

— Сэр, — сказал я, — будьте любезны взглянуть и убедиться, что запонки мои, и только мои.

Он просмотрел на чек и вернул его мне.

— Я вижу, — сказал он, пожимая плечами, — что они принадлежат вам по праву покупки; но, тем не менее, они принадлежат мне по праву наследования. Я могу очень легко разъяснить вам это, если вы решитесь выслушать мою историю; и, без сомнения, мы сможем решить вопрос о собственности.

Мое сердце сжалось от холодной уверенности в его голосе и выражении лица.

— Мне продолжать? — спросил он, закуривая сигару.

— О, конечно, — ответил я. — Я буду в восторге.

Он зловеще улыбнулся; затем вздохнул и покачал головой; дважды или трижды провел пальцами по своим длинным локонам; неторопливо скрестил ноги; и, устремив на меня пристальный взгляд, начал так.

— Хотя я уроженец России и родился в Санкт-Петербурге, по происхождению я — индус. Мой дед жил в провинции Хайдарабад; но, уехав оттуда еще молодым человеком, обосновался в Балагауте и стал рабочим на алмазных рудниках, широко известных как рудники Голконды. Мой дедушка был серьезным, молчаливым, нелюдимым человеком, и коллеги-шахтеры его не любили. Однако управляющий оказывал ему большое доверие, и получив повышение до должности надзирателя, он женился. Единственным отпрыском этого союза был Аджай Госал, мой отец. Индусы, как вам должно быть известно, придают большое значение образованию; и даже самые бедные проявляют такое уважение к знаниям, которое сделало бы честь рабочим классам более просвещенного сообщества. Ни один человек в его положении не испытывал этого чувства в большей степени, чем мой дед. Сам образования не получивший, он страстно желал, чтобы его сын воспользовался преимуществами, которые, вообще говоря, были доступны только богатым; и в соответствии с этим стремлением отправил Аджая Госала в возрасте одиннадцати лет в академию в Бенаресе. Люди сначала удивлялись и спрашивали друг друга, что это значит и где надзиратель нашел средства для этого. «Вы, случано, не находили в последнее время клад?» — спросил один из них. «Вы намерены сделать из маленького Аджая торговца бриллиантами?» — спросил другой. Но мой дед только молчал, и через некоторое время разговоры затихли. Так прошло еще одиннадцать лет; когда моему отцу исполнилось двадцать два, его вызвали домой в Балагаут, чтобы он получил последнее благословение своего умирающего родителя. Он нашел старика распростертым на циновке и почти безмолвным.

— Аджай, — пробормотал он, — Аджай, сын мой, ты прибыл вовремя — вовремя, потому что я не мог бы умереть, не увидев тебя.

Мой отец молча пожал ему руку и отвернулся.

— Аджай, — сказал мой дед, — я должен открыть тебе страшную тайну, которую моя душа отказывается унести в могилу. Готов ли ты выслушать меня?

Мой отец ответил утвердительно.

— Мне стыдно говорить это тебе, Аджай, но я склоняю голову перед наказанием. Сын мой, я согрешил.

Мой отец был сильно удивлен.

— Ты не будешь презирать мою память, Аджай?

— Клянусь Брахмой, нет! — сказал мой отец, поднося руку к голове.

— Тогда слушай.

Старый шахтер приподнялся на локте и собрал все свои силы. Мой отец опустился на колени и прислушался.

— Это случилось, — сказал мой дедушка, — двадцать три года назад, я тогда был всего лишь рабочим-шахтером. Однажды я случайно наткнулся на необычайно богатую жилу. Сын мой, я поддался искушению. Злой завладел моей душой — я спрятал пять бриллиантов. Один был неисчислимо ценным — больше грецкого ореха и, насколько я мог судить, чистейшей воды. Остальные четыре были размером с горошину. Увы, Аджай! С того часа я стал несчастным человеком. Много, много раз я был готов признаться в краже, но меня останавливали стыд, страх, жадность или честолюбие. Я женился; через год после моей женитьбы родился ты. Я решил посвятить это богатство тебе, и только тебе; дать тебе образование; сделать тебя богатым, процветающим и образованным; и никогда, никогда не наживаться лично на моем грехе.

— Щедрый родитель! — воскликнул мой отец с энтузиазмом.

— Когда я взял тебя в Бенарес, Аджай, — продолжал мой дед, — я продал один из четырех бриллиантов поменьше; и этим я покрыл расходы на твое образование. Я никогда не тратил на себя ни малейшей доли этой суммы, и от нее еще осталось несколько золотых мохуров.

— Вот как! — сказал мой отец, слушавший с величайшим вниманием. — А остальные драгоценные камни?

— Остальные драгоценные камни, Аджай, ты сможешь вернуть, когда меня не станет.

— Вернуть! — повторил мой отец.

— Да, дитя мое. У тебя есть образование. Это сделает тебя гораздо счастливее, чем обладание неправедно нажитым богатством; и я умру с миром, зная, что ты исправишь сделанное мною. Что касается нескольких оставшихся мохуров, я думаю, что если ты не слишком щепетилен в этом вопросе, то, возможно, у тебя есть почти все основания оставить их себе. Они помогут тебе начать жить.

— Вот как! — сказал мой отец со странной улыбкой в уголках его рта.

В этот момент старик изменился в лице, и по нему пробежала дрожь.

— Я… я успел все рассказать тебе, Аджай, — запинаясь, проговорил он. — Я чувствую, что… что мне осталось жить не так уж много мгновений. Наклонись, чтобы я мог дать тебе свое благословение.

— Мой дорогой отец, — сказал Аджай Госал, — ты забыл сказать мне, где спрятаны алмазы.