Испорченный ребенок (СИ). Страница 39

На улице нас встретила теплая осень, но по причине того, что мы, переволновавшись, запыхались и вспотели, прохладный ветерок ощущался жаром из духовки. Разгоряченная кровь пульсировала под кожей, пульс неистово бился в каждой вене, и только через квартал мы с Нэнси успокоились. Не покидала сердце лишь упорная тревога, потому как мы помнили, куда и зачем идем. Оттого поступь замедлялась, шаги напитывались театральной ленью: чем дольше наше маленькое путешествие, тем больше времени до прибытия в конечный пункт…

Нэнси шла рядом. Бледная девичья рука стискивала лямку рюкзака, точно то была единственная связь с твердой — надежной землей; разожмешь пальцы — и ничто уже не спасет от падения в бурлящее грязными облаками небо. Именно так себя чувствовал я с тех пор, как ночью оставил постель…

…постель, на которой Вельт прижимался ко мне обнаженным телом, нежил сам и вымаливал ласку, сбегая от безответной влюбленности в черт знает кого…

— Не сочти за глупость, — заговорил я с Нэнси, лишь бы скрыться от перехватывающих дыхание воспоминаний, — но ты не думала обратиться в службу защиты детей?..

— Думала, — кивнула она, маршируя вперед, устремив взгляд туда же — к линии горизонта и прямой пустоватой дороге. — Но это ничего не решит, все станет только хуже.

— Почему?.. С кем ты живешь, когда отец… не дома? — озарился я вопросом, мгновенно ответившим на мой предыдущий.

— Я и сама отлично справляюсь.

— Без опекуна тебе бы жить не позволили. Кто числится им по документам?

— Брат…

— Так значит, он вернулся, — слишком рано отлегло у меня от сердца. — И где он сейчас?

— Не знаю. Никто не знает, — угрюмо добавила Нэнси, и губы ее стали похожи на две темно-фиолетовые — из-за помады — полоски. — Не говорите никому. Если узнают, заимеют привычку отправлять меня в детский дом, когда отец попадает на нары, или в приемные семьи, где вряд ли жить легче…

— Неужели нет других родственников?..

— Есть тетя по маминой линии в другом городе, но… — внезапно замолчала Нэнси. Светофор перед нами велел остановиться, и мы замерли на краю тротуара.

— Отношения не заладились? — попытался я угадать, однако попал в молоко:

— Нет, она хорошая, добрая, с ней очень просто найти общий язык, совсем как с Вами. Но тетя молода, у нее своя семья только-только появилась. Я не могу стать для нее обузой… Тем более если отец разозлится по-настоящему, расстояние между городами его не остановит…

Мда, ну и ситуация… А я-то думал, мне с семьей не повезло. Но у меня хотя бы были любящие старики, а у Нэнси под боком нет никого, на кого она бы могла положиться…

С первого взгляда мне не понравился старый двухэтажный дом, близ которого Нэнси замедлила шаг. Его крыльцо, как и балкончик над ним, было заметно перекошено, краски на стенах осталась половина, если не меньше, забор вообще походил на гнилые губы небывалого монстра, впавшие в плоть почти полностью. Уродливое место, пронизанное запустением и сыростью, совсем не подходящее для такой умной девочки, однако всецело объясняющее острые углы ее характера.

Нэнси поднялась по проседающим скрипучим ступеням, боязливо взялась за потертую ручку наружной сетчатой двери и открыла сперва ее, а следом и основную, деревянную, с облупившейся грязно-белой краской. В небольшую темную гостиную я зашел вместе с Нэнси; диван и кресло облучал телевизор, онемевший после нажатия кнопки на пульте.

— П… Пап? — слабоватым голосом позвала отца Нэнси. Я стоял у порога, она также не отходила от двери далеко. — У нас гости!

Он выплыл из-за кухонного угла и выверенными широкими шагами пересек гостиную. Тонкие полоски света из-за небрежно закрытых штор, словно тюремная решетка, скользили по крепким оголенным плечам, мощной, гладко выбритой голове. Черную майку покрывали желтоватые разводы от пролитого пива, шорты украшали жирные пятна и крошки. Черные глаза придавили Нэнси к стене; в них не было ни толики ее ума, но с лихвой хватало хитрости, опасной для жизней окружающих.

— Ну и кто к нам наведался? — с лживым дружелюбием раскинул широченные руки мужчина. Его сухие тонкие губы испытала улыбка, кривая, как и любая фальшивая эмоция.

— Это мистер Хармон, мой учитель…

— Приятно наконец с Вами познакомиться, — сделал я уверенный шаг вперед и протянул ему левую руку. Нэнси быстро смекнула, что каждая секунда на счету, и бесшумно, как мышь, унеслась на второй этаж по узкой, застеленной пыльным ковром лестничке.

Руку мне пожали, правда с заминкой, так как мой собеседник привык, в общем-то, как и я, взаимодействовать с правой рукой. Бинт на которой, к слову, отец Нэнси подметил, на автомате выискивая мои слабые места.

— Ну и что моя девочка натворила? — со все той же искусственной ухмылкой спросил отец Нэнси.

— О, что Вы, я здесь не для жалоб! Нэнси — прекрасная ученица! У нее много сильных сторон, но в математике успехов, как мне кажется, больше всего. Возможно, в будущем ей стоит связать жизнь с профессией, которая позволит не только использовать склонность к математическим вычислениям, но и дальше развиваться в этой области.

— Женщина-математик? — искренне хохотнул он, и мои глаза сами собой сузились, а брови опустились.

— А что Вас смущает? В наши дни женщин-ученых все больше, и вовсе не потому, что женщины стали умнее: среди обоих полов гениев в различных областях всегда хватало — просто только сейчас мир перестает быть ориентированным сугубо на мужчин.

— Столько заумных слов, — процедил он, не снимая маски. — Вот только они не про мою девочку. Нэнси не идиотка, но бестолковая, не может в памяти много важных вещей удержать. Не надо забивать ей голову всякими нереальными планами: ей место не в колледже, а здесь, у меня под боком. Дома.

От последнего слова меня передернуло. Да что с ним не так?! Мало того, что успехи дочери его словно втаптывают в грязь, хотя впору гордиться, так еще и подрезает отпрыску крылья, осознанно лишает билета в светлое будущее — чтобы что? И дальше ее бить, уничтожать ее психику и в частности самооценку?.. Кошмарный человек. Монстр…

Краем глаза я заметил наверху у лестницы притаившуюся на корточках Нэнси с вместительной спортивной сумкой на плече. Чтобы она смогла покинуть дом, ее отец должен отойти от двери, и вынудить его это сделать — моя задача.

— Извините… Кха-кха! — откашлялся я в кулак, отвернувшись, но данное справиться с поддельным кашлем не помогло. — Не будете ли так добры… кха… принести стакан воды? В горле першит.

— Вода в бутылках закончилась, есть только пиво.

— Не откажусь и от него.

Хозяин дома удалялся на кухню медленно, так что и я, и Нэнси вздохнули спокойно. Как шпионка в стане врага, Нэнс спускалась по лестнице, присев за перила, увы, не способные хоть сколько-нибудь ее скрыть. Когда она ступила на последнюю ступеньку, хлопнула дверца холодильника: время еще есть; никто же, уйдя неторопливо, не будет возвращаться бегом!..

Никто, кроме этого, с позволения сказать, человека. Ему не требовалось ускоряться: всего один огромный шаг вынес его угрожающую фигуру вновь из-за угла, и пойманная с поличным у коврика под дверью Нэнси остолбенела…

— Куда собралась? — с безжизненной, иссушенной любовью спросил отец, и Нэнс вздернула плечами.

— К подруге…

— С сумкой?

— Там… всякие женские штучки… Попримеряем одежду друг друга, покрасуемся перед зеркалом в шмотках, может, на ужин останусь…

— Обсудим сначала, — вынес он завуалированный вердикт, и Нэнси побелела. Плавно, будто призрак, ее отец приблизился ко мне, всунул в руки ледяную банку пива. — Думаю, мы все обсудили, мистер Хармон. Если есть еще что-то, прибережем для родительского собрания.

Неудавшийся двойной агент, я стоял у двери, в которую обязан был выйти прямо сейчас — и оставить Нэнси в этом доме?..

— Нэнси, — твердо вымолвил я, глядя новоиспеченному заклятому врагу в глаза, — на выход. Сейчас же.

Она стояла, не шелохнувшись, сжимала ручки сумки до болезненной белизны кожи. Овальное красноватое лицо с тяжелыми темными глазами придвинулось к моему на опасное расстояние в несколько дюймов.