Тень Феникса (СИ). Страница 51

Некий базарный стражник.

Яркий солнечный свет пробивался через кроны старых олив. Ночной холод постепенно уступал дневному теплу, но здесь, после дождей, среди корней, всё еще было сыро и холодно. Я жив? Ноющая боль в плече говорила о том, что так оно и есть. Не может же быть так, чтобы и после смерти наша бренная плоть продолжала испытывать страдания.

С большим трудом мне удалось подняться: всё тело продрогло и онемело, и отказывалось теперь мне подчиняться. Исчезла прежняя лёгкость, как будто горевший внутри меня огонь потух, лишив меня жизненной энергии. А вместе с тем пришла и боль в многочисленных ссадинах и ушибах по всему телу, которых я до того времени не замечал вовсе. Главной же проблемой стала рана плеча, всё еще истекающая сукровицей. Туника, насквозь пропахшая дымом и потом, вокруг раны насквозь пропиталась кровью до самого низа и прилипла к телу. К тому же я опять стал ощущать режущие боли в рубце на животе. Но между тем я всё еще был жив, что не могло не радовать.

Выглядел я, вероятно, как последний оборванец, однако туника моя, пусть и изодранная, всё еще не напоминала бедняцкие одежды, и потому шанс пройти в город у меня оставался. Главное сделать это не под своим именем, дабы не привлекать излишнего внимания, особенно со стороны ордена, который сейчас должен гудеть как потревоженный улей.

Не смотря ни на что, я чувствовал себя самым счастливым человеком на земле, и потому всё вокруг казалось мне до трепета приятным и дружелюбным. Чернеющие на холмах вокруг города виноградники, покинутые оливковые рощи и поля, едва тёплое зимнее солнце, запах оголившейся и промокшей земли, опавших листьев и жухлой травы, слабое дуновение прохладного ветра — всё это в рамках природы символизировало умирание, на фоне которого я представлял собой биение самой жизни, её апофеоз. Я чувствовал себя самим фениксом, переродившимся в пламени и рожденным заново.

Бредовое состояние, мучавшее меня в последние дни, отступило, и я как никогда ясно смог взглянуть на окружающий меня мир и на себя самого. К тому же, я исполнил свой план, а значит, мне есть с чем вернуться обратно к Августину. Зачем, с учётом того, что он пытался убить меня? Мне в первую очередь нужны были ответы. К тому же, повторюсь, Цикута был человеком выдающимся, человеком с большой буквы, таким, какие рождаются только раз в целое поколение, о чем я, впрочем, уже говорил прежде, и буду говорить вновь. Даже теперь, каким-то неведомым образом убедившись в его злонамерении относительно меня, я все равно не изменил своему прежнему отношению к нему. Он был мне одновременно страшен, и в то же время интересен, и более всего мне хотелось оказаться подле этого человека. Более того, подсознательно моё слаборазвитое тщеславие убеждало меня со временем стать выше этого человека. Но здесь в большей степени сыграло свою роль отцовское воспитание, и, трезво оценивая ситуацию, я отчетливо осознавал всю тщетность подобных желаний. Как бы то ни было, сейчас мне требовалось собраться с силами и отправиться в капитул Альбайед (если оставшиеся мятежники еще не покинули свою последнюю обитель) и примкнуть к опальным инквизиторам. Смерть Великого магистра, как я опасался, мало что позволит изменить в реальном положении дел. К тому же, я всё еще не смог разобраться в словах Трифона касательно силы, которая уничтожила почти всю верхушку орденских мятежников и которая устроила череду ритуальных убийств в столице, хотя глубоко в душе при этом чувствовал уверенность: со смертью магистра сила эта исчезла.

Добравшись до города, я прошел кружными путями через Глиняные ворота. Стража здесь была из тех, кто не против поживиться чужим добром, но моя история о нападении разбойников всё же была принята ими за чистую монету и расспросам о происшествии в ближайшей караулке было уделено целых полтора часа. Что поделать, военное время даже на этих увальней наложило определенный отпечаток.

Я представился сыном мелкого землевладельца с окраинной фемы, прибывшим в Стаферос в сопровождении слуги для того чтобы поступить на военную службу в легион, благо возраст как раз соответствовал. Такого словоблудия, которое со мной приключилось, я сам от себя не ожидал, и потому, когда казарменный медик заштопал моё плечо, мы с капитаном вигилов и несколькими десятниками, пребывавшими в междусменке, несколько часов сидели и весело пили вино, даже в разбавленном состоянии казавшееся мерзкой кислятиной.

— А что это в городе ночью так горело? — поинтересовался я между делом, — уже под самое утро.

— Шпиль цитадели капитула, — тут же отозвался один из десятников.

Время было уже за полдень. В душно натопленной офицерской комнате в казарме помимо меня находилось еще четверо, и от каждого из них исходил такой запах перегара, что я едва мог сдерживаться, находясь в их компании, чтобы не выбежать тотчас на свежий воздух.

— Святоши хреновы погорели, — резюмировал капитан, нетрезвым взглядом окидывая свой офицерский состав, — говорят, Антартес на них-таки нашел управу.

— И как, есть жертвы? — аккуратно поинтересовался я.

— Да непонятно. Оттуда никаких вестей, одни слухи только. А слухи говорят, что на рассвете видели фигуру ангела, объятую пламенем, которая стояла на самом верхнем шпиле цитадели ихней и которая проклинала всех безбожников империи. И еще говорят, что ангел этот испепелил и самого магистра и всех его приспешников за их грехи.

— Это какие же грехи?

— Так это… За разные грехи. За чревоугодие, за блуд, за гордыню, за алчность, за тщеславие, — старательно стал перечислять капитан, закатив глаза.

— За лень, — подсказал сидящий напротив меня вигил.

— Лень — это не грех, Мар.

— А вот и грех. «Лень есть расслабление души, изнеможение ума… ублажатель мирских», — пьяно отозвался тот, кого назвали Маром.

— Каких мирских?

— Тех, кто не принадлежит к служителям церкви.

— А им, значит, можно?

— Выходит, что так. Вино — вот истинный ублажатель, так я считаю.

— И за это следует выпить.

Я едва пригублял свою порцию вина, в то время как остальные осушали свои котелки едва ли не в один присест. Даже не смотря на то, что вино разбавляли, все присутствующие в комнате надрались очень быстро, чему немало способствовала царившая здесь духота, от которой я пропотел насквозь. Я чувствовал, что если останусь здесь еще хоть на мгновение, выносить меня придется уже вперед ногами, и потому, несмотря на пьяные протесты, всё же смог вырваться, убедив капитана сотоварищи в том, что вербовщики не будут ждать меня вечно. Хотя мне и предлагали остаться на ночь, я вежливо отказался, но для сохранения хоть какой-то видимости легенды принял от них несколько медяков, которых должно было с лихвой хватить на съем самой простой комнаты и ужин. За тем мы и распрощались.

Я не стал даже пытаться приблизиться к своему жилищу, опасаясь, что за ним, как минимум, может быть установлена слежка, и отправился сразу к Цимбалу, который, как я надеялся, удачно выбрался из вчерашней передряги и сейчас дожидается меня. Или же его люди уже обшарили мой дом в поисках хоть каких-либо ценностей, которые можно принять в качестве платы от почившего заказчика. Ведь выжить у меня просто не было шансов с адекватной точки зрения. Тем не менее, Цимбал, несмотря на нарушение изначальных договоренностей и плана, выполнил всё, что от него требовалось, причем без всяческих пояснений с моей стороны. Или память мне просто изменяет, окутанная туманом того бредового состояния, в котором я пребывал?

Оказавшись в районе временного пребывания банды бывшего легионера, я еще долго плутал, пытаясь найти нужную мне инсулу, пока дорогу мне не перегородили два звероподобных бандита с татуировками на лицах. Вероятно, наткнулся я на них не случайно, потому как выглядели они будто местные стражники, пытающиеся найти в толпе некую личность по выданным им ориентировкам.

— Милости просим за нами, кир.

Выглядели они как будто бы испуганно, однако во взгляде у них читалась какая-то странная решимость.