Фокус (СИ). Страница 40

Я всегда считал себя сильным и почти несгибаемым мужиком. Думал, что после того случая в моей жизни просто не может быть еще одного пиздеца, с которым я бы не справился с улыбкой на лице.

Оказалось, может.

И хоть я изо всех сил пытаюсь не подать виду, что меня задели слова мелкой твари, на ее лице слишком выразительно читается что-то похожее на ликование.

— Ты мне угрожаешь? Серьезно?

— Я привлекла твое внимание, для начала. Пожалуйста, давай поговорим. Ты услышал угрозу. Но не услышал предложение о компромиссе.

Вынужден признать, что в этот раз придется перешагнуть через себя, затолкать в жопу злость и вернуться за стол. И делать вид, что запах ее — наверняка очень дорогих духов — не вызывает желание выразительно закрыть нос рукавом. Что случилось с моей жизнь? Откуда взялась эта бесконечная черная полоса?

— Не говори, что ты вдруг решила стать матерью.

— Мне двадцать пять, моему мужу тридцать семь, детей у него нет и не будет, потому что он абсолютно бесплоден. А я, так уж получилось, тоже не смогу стать матерью.

Язык чешется сказать, что это — просто естественный отбор, чтобы такие женщины больше не размножались, но на этот раз я полностью держу себя в руках и контролирую каждое слово. Больше — ни единой эмоции в ответ, хрен она меня достанет даже если скажет, что прямо сейчас протянет свои поганые руки к моему ребенку.

— Александр считает, что…

— Меня не интересует, что считает твой муж, ты сказала достаточно, чтобы я понял, насколько он неадекватен.

Яна вздыхает, откидывается на спинку стула и окидывает меня взглядом ростовщика. Что такое, я стал слишком «простым парнем»?

— Думаю, как цивилизованные люди, мы можем решить вопрос спокойно и так, чтобы он устраивал всех. И мне меньше всего хочется устраивать шумиху вокруг дочери, потому что суды — это всегда тяжело, противно и грязно.

Она даже не пытается сделать вид, что нарочно называет Сову «дочерью».

— Я все-таки ее мать, и любая экспертиза это докажет.

— Какой внезапный приступ любви. Я тронут. Это все? Прости, боюсь больше глупостей я просто не выдержу.

— Александр не будет ничего предпринимать, если будет знать, что для всех у нас с тобой просто общий ребенок и совместная опека. Знаешь, это так… по-западному. Мы просто были молодыми, наделали ошибок, но нам хватило ума не втягивать ребенка во взрослые дрязги. Я хочу принимать участие в жизни дочери. Пятьдесят на пятьдесят. — Яна передергивает плечами и добавляет: — Конечно, не сразу, потому что Софья должна будет ко мне привыкнуть. Как бы там ни было, я всегда буду действовать в интересах ребенка.

— Что еще ты нарыла?

— Ты не женат, в данный момент у тебя нет постоянной женщины, хотя долгое время она была и, знаешь, это был не самый удачный выбор из возможных. — Яна морщит нос, тянется за очками и снова скрывает за ними добрую часть своего лица. — А еще ты оставил ребенка на непроверенную няню, и Софья могла выпасть из окна. Подумай о том, как это можно переиграть не в твою пользу. Я не хочу воевать, Андрей.

— Ты просто прешься в нашу жизнь, изображая каток.

— Подумай об этом. Мы все выиграем, если у Софьи появится мать. Не говори, что быть вечно привязанным к маленькому ребенку холостяком — такая уж большая радость.

Она встает, изображая из себя хозяйку ситуации, хоть десять минут назад выглядела чуть не вымаливающей прощение грешницей у виселицы. А знаю ли я вообще эту женщину? Вряд ли. Меня подмывает бросить что-то ей в спину, сказать, что мне глубоко насрать на ее угрозы — и в гробу я видал сраный компромисс, но… мгновенно перегорает. Не перед кем метать бисер. Да и незачем.

Я потихоньку заглядываю в игровую, где Сова вовсю копошиться в огромном бассейне, наполненном разноцветному мягкими кубиками. Визжит, когда какой-то мальчишка — явно на пару лет старше — опускает ей на голову кубик, изображая «удар наковальней», и отвечает тем же, мгновенно выводя противника из строя.

Моя девочка — не маленькая и слабая соринка. Она — Клейман, нашей породы, сильная и крепкая.

И если она в свои четыре дает отпор более крепким противникам, то мне даже стыдно пасовать.

Ну и, в конце концов, грех не воспользоваться золотой головой Антона. Зря он что ли рвет всех в клочья.

Глава тридцать седьмая: Йори

На огромной выставке ледяных скульптур прямо под открытым небом не протолкнуться.

Я приезжаю чуть позже, чем договорились мы с Андреем, потому что снова умудряюсь пересесть не на ту ветку метро. Можно сказать, к назначенному месту встречи прибегаю, запыхавшись, как загнанная лошадь, но около слепленных из снега замковых ворот их с Соней нет. На всякий случай проверяю телефон: еще двадцать минут назад Фенек написал, что они на месте.

Как ненормальная верчу головой, пока взгляд не натыкается на мою «парочку»: как раз выходят из кофейни со стаканчиками в руках. Андрей терпеть не может пить кофе на ходу и постоянно подшучивает над тем, что для меня стало розовой мечтой гулять с маленьким термосом по заснеженным улицам, долго наслаждаться вкусом горячего кофе и мысленно работать над книгами. Интересно, если я спрошу, как продвигается расследование с загадочным «А», это будет слишком явный намек?

Соня идет первой и, ожидаемо, встречает меня хмурым недовольным взглядом. Молча и явно с вызовом протягивает… милую термокружку с парочкой миньонов из популярного мультфильма. У нее такая же, но миньон один и одноглазый. Пока пытаюсь придумать достойную благодарность, Андрей показывает свою: с клыкастой фиолетовой монстрятиной из того же мультфильма.

— Я обязательно вымою ее перед тем, как вернуть, — говорю я, почему-то чувствуя сдавливание в горле как перед слезами. Я слишком романтична, конечно, но так хочется видеть в этом жесте что-то большее, чем просто купленные в одном магазине термокружки из одного набора.

— Она твоя, не нужно возвращать, — улыбается Андрей. — Надеюсь, ты любишь этих желтых чудиков.

— Уже да, — расплываюсь в улыбке в ответ. — Спасибо. Правда… спасибо.

Он с таким видом отмахивается, как будто принес в подарок дохлого жука в пустом спичечном коробке.

Сова уверенно берет его за руку и тянет за снежные ворота.

Минут через десять, когда на нашем пути попадается непреодолимое препятствие в виде мини-замка с горками, малышка уже мчится туда — и мы с Андреем, наконец, остаемся одни. Если так можно назвать одиночество посреди толчеи и шумящей детворы.

— Что-то случилось? — осторожно спрашиваю я. Не знаю, осознает ли он, но даже когда ему просто грустно, это очень хорошо чувствуется и в интонации, и в текстовых сообщениях. — Я могу чем-то помочь?

— На горизонте появилась мама Сони, — после небольшой заминки говорит Андрей. — Всплыла, как Титаник.

Он берет меня под локоть, отводит в сторону, подальше от потока людей, на чьем пути мы стоим, как волнорез. Подталкивает на вылепленные из снега ступени, так что теперь наши глаза на одном уровне, и я могу хорошо рассмотреть морщинки усталости в уголках глаз, и пару порезов на щеке, как будто у Андрея дрогнула рука, когда он брился.

— И что она хочет? — Придвигаюсь ближе, Андрей подается навстречу, и мы потихоньку сталкиваемся лбами и нашими термокружками.

— Я с тобой наберусь дурных привычек, — сетует мой невозможный мужчина и становится серьезным. — Хочет поделить опеку над Совой. Иначе, типа, отберет ее совсем.

— Давай мы ее потихоньку где-нибудь зацементируем, а? — предлагаю я.

— Ты моя невозможная выдумщица. — Я растворяюсь в его уставшей улыбке. — Даже не мог угадать, что скажешь что-то подобное.

— Я решила начать с самого приличного, и если ты не будешь против, то перед цементированием предложить ее расчленить с особой жестокостью. Писающий демон, чтоб ты знал, точно бы…

Я не успеваю сказать «поглумился», потому что мой любимый мужчина, наконец, прижимается губами к моим губам.

Вряд ли то, что мы делали уже дважды, можно назвать полноценным занятием любовью, но после того, как я была перед этим мужчиной совершенно голая и почувствовала на своих губах вкус его удовольствия, простой поцелуй может показаться просто данью нашим «романтическим отношениям». Но именно он значит для меня все, намного больше, чем другие смелые ласки, хоть от одной мысли о них мои колени предательски крепко прижимаются друг к другу.