1923 (СИ). Страница 53

В белой прозрачной накидке она была похода и непохожа на себя. Медленно она подходила к нему, и накидка сама раскрывалась всё шире и шире. В полумраке комнаты её тело было смуглым, очертания терялись. Наконец она подошла совсем рядом. Незнакомые запах ударили его. Он почувствовал, как начинает возбуждаться. Музыка сменила тональность, появились резки, острые ноты. Надежда склонилась над ним. Он уже не понимал она это или не она. Да и в целом это было ему уже без разницы. Ему была нужна женщина. Впервые в жизни он почувствовал силу желания, которую не мог контролировать. Если раньше это был вопрос флирта, вопрос настойчивости окончить дело, пусть даже без особого настроения партнёрши, то сейчас это была жизнь. Просто не было иного. Ему нужна была эта женщина как вода, как воздух. В сторону ушло всё — заботы, жизнь, ощущения тела. Он был мужчина, она была женщиной и не было на этой земле ничего другого.

Он схватил её и бросил на простыню. Время для него кончилось. Он только слышал резкие звуки музыки и своё тяжёлое дыхание. Потом дыхание и стоны Надежды, потом её крики, потом этот круг замкнулся и всё повторялось снова и снова. Казалось этому не будет конца. Когда он поднимал голову, то тёмный потолок начинал кружиться все быстрее и быстрее, музыка убыстрялась и желание снова начинало расти.

Надежда что-то снова шептала искусанными губами, но он не слышал. Он только чувствовал, как дрожит и изгибается её тело под его ударами, как убыстряется её дыхание, как новую силу приобретают её опущенные в беспамятстве любви руки. Внезапно она закричала, перекрывая звуки кимвал и забилась под ним, Волна наслаждения стала подниматься откуда — то снизу и он уже начал кончать, когда всё вдруг исчезло и перед ним открылась вселенная. И эта картина дала ему последнее, самое высокое наслаждение. К острому физическому чувству примешалось и не менее резкое удовольствие от того, что он понимает и охватывает весь этот мир, каждую его травинку на земле и каждую звезду в бескрайней бесконечности Вселенной. Вселенной жизни его, Николая. Она была прекрасной и гармоничной. Она дарила радость и наслаждение. Коля очень остро почувствовал, что готов сделать всё, чтобы эта радость была, всегда была в его жизни. А потом наступила тьма.

Глава 14

Они проснулись в другой комнате. Это был не подвал, так как через зашторенное окно пробивалось солнце, на улице орали птицы и какие-то лошади били копытами про брусчатке. Надежда уже проснулась и молча смотрела на него. Николай глянул — на стуле висела одежда. Она была выстирана и выглажена, кобура с браунингом лежала аккуратно лежала отдельно на низком столике, среди мелкой китайской туалетной мишуры.

Он чувствовал себя отдохнувшим. К удивлению, ничего не болело, хотя и возраст и здоровье предполагали обратное. Надежда смотрела не отрываясь, словно пыталась навсегда запомнить его.

— Ну, что глядишь, как не родная — пошутил он, раздумывая чтобы такое сделать.

Надежда молчала — то ли не хотела, то ли не могла говорить. Он погладил её по плечу. Потом по шее. Она не шевелилась, потом неожиданно сказала.

— Я хочу не забыть этого.

Николай молча кивнул. Этот опыт потряс даже его, несмотря на совершенно другое воспитание и сексуальные привычки конца века. Как он помнил, культура отношений в России начала революции была весьма пуританской, несмотря на попытки феминисток найти новые формы и позиции. Тем более в среде Замоскворечья, чей народ ещё великий драматург, уроженец тех мест обозвал «Тёмным царством». Тем не менее, намёк был понятен, и легко став с кровати Коля стал одеваться. Когда они подошли к двери, молодой послушник предупредительно распахнул её.

— Наставник Линь ожидает Вас за завтраком — церемонно сказал он и указал рукой в сторону широкой двустворчатой двери. За дверью стоял низкий широкий стол, весь уставленный чашечками, тарелочками и другими кулинарными причиндалами.

— Наша китайская пословица гласит: «Завтра съешь сам, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу». У Вас была тяжёлая ночь — Вам надо теперь подкрепит силы.

— Спасибо, кивнул Николай усаживаясь на низкую подушку.

Сидеть было не очень удобно, но подогнутые ноги не болели.

— Я понимаю, что Ваше здоровье Николай подорвано войной и другими испытаниями.

Действительно, шрамов на его теле хватило бы на пятерых ветеранов малых войн конца XX века, но к боевым действиям они никакого отношения не имели.

— Вы должны пройти курс лечения — продолжал Линь. Наши врачебные знания позволят Вам быстро встать на ноги.

— Если это не будет мешать нашим планам, то я готов — с благодарностью сказал Коля. Подлечит здоровье действительно не мешало.

После небольшой паузы, которую заполняли лишь стук палочек о края тарелок с едой, Линь спросил.

— Удалось ли Вам приблизиться к пониманию вчерашних вопросов.

— Да, святой отец.

Это обращение удивило Линя, и он еле заметно улыбнулся.

— Я рад, сказал он, что у Вас это получилось. Не всем это удаётся. Значит Ваша душа чиста — если Вам разрешили прикоснуться к запретному.

Это заявление сильно удивило Николая, так как насчёт чистоты его души у него были свои, причем весьма сильные сомнения. Он знал, что сделал много ошибок, и его поведение в определённых ситуациях резко отличалась от того, каким он хотел бы его видеть. Тем не менее, подумал он, со стороны виднее.

Они закончили завтрак, прерываясь на разговоры о мелких деталях взаимодействия. Потом Николай с Надеждой пошли на Петроверигский, где их должен был ждать Саша. Он действительно стоял около особняка, деловито занимаясь бесконечным шофёрским трудом — что-то внимательно рассматривал в моторе. Они поздоровались, и Коля пошёл к Сушину.

К его удивлению, Алексея в кабинете не было. Зато там сидел молодой человек, и как водится, читал какие-то бумажки. Увидев Николая тот сразу приветливо закивал головой и сказал.

— Алексей Николаевич уехал в ЦК. Он сказал, что Вы можете подъехать туда, как только будете готовы.

Это пожалуй к лучшему, подумал Коля — папочка с документами Байера по прежнему лежала у него. Он решил, что её надо передать руководству — пусть они дальше разбираются в своём гадюшнике чья гадюка главнее.

Зато Аршинов, получив новую должность и кабинет, сидел на месте. Ничего не читал, просто пил кофе. Увидев Николая, он обрадовался и стал расспрашивать, как провели выходные. Коля поднял вверх большой палец и этот жест был понят. Степан понимающе улыбнулся и сказал.

— А у меня тоже новости. К Френкелю приходили очень интересные люди. Мы посадили своих людей на его квартире — ведь официально он в командировке. Так вот, аккурат в субботу вечером к нему пришёл человек. Ему конечно всё объяснили, но сфотографировали. И кто бы это был, как Вы думаете?

— Ну, если Вы радуетесь — значит человек, которого Вы лично знаете и по фото опознали. Кто же сей запечатленный? Впрочем, давайте догадаюсь. Это Ваш знакомый. Видных чекистов Вы не знаете и они сами бы и не пошли. Приход Вашего сослуживца не укладывался бы в схему за исключением единственного случая — если этот сослуживец однозначно связан либо с бандитами, либо с иностранными организациями. Выходит — либо бандит, либо человек из Варшавской или Лодзинской уголовки.

— Вы остро мыслите.

Ещё бы. После такой ночи. Мне бы в телеигру «О счастливчик», может с долгами бы рассчитался.

— Действительно — работник Варшавского отделения. Я с ним работал в 1912 году.

Николай потянулся. Хотелось бегать.

— Значит, поляки. Вот посмотрите — и он дал Аршинову папку. Тот явно владел немецким, потому что не стал ничего спрашивать, а быстро просмотрел одинокую пару листиков.

— Одно к одному. Что будем с этим делать?

— Поедем к начальству — пусть оно решает. У него голова большая, как у лошади. А потом это вопрос политический. А наша заповедь какая — мы работаем, а они принимают решения. Вот и разыграем этюд на тему нашей политической безвредности и покорности.