Хроники любви. Страница 9
Они жили в Рамат-Гане, в солнечном доме, увитом бугенвиллеей. Мой отец посадил в саду оливу и лимонное дерево и вырыл вокруг них маленькие канавки, чтобы там собиралась вода. По ночам они слушали американскую музыку по коротковолновому радиоприемнику. Когда окна были открыты и дул ветер, они чувствовали запах моря. В конце концов они поженились, это было на пляже в Тель-Авиве, а весь медовый месяц – на самом деле два месяца – провели в путешествии по Южной Америке. Когда родители вернулись, мама начала переводить книги на английский – сначала с испанского, а потом и с иврита. Так прошло пять лет. Затем отцу предложили работу, от которой он не мог отказаться, – в американской авиастроительной компании.
Пока мама была беременна мной, она прочитала три миллиона книг обо всем на свете. она не то чтобы любила Америку, но не испытывала к ней неприязни. Два с половиной года и восемь миллионов книг спустя она родила Птицу. Потом мы переехали в Бруклин.
В тот год мы с мамой ехали в машине. Она попросила меня передать ей сумку. “У меня ее нет”, – сказала я. “Может быть, она сзади”, – сказала мама. Но сзади сумки тоже не было. Она перетряхнула и обыскала всю машину, но сумку нигде не нашла. Мама схватилась руками за голову и попыталась вспомнить, где оставила ее. Она всегда все теряла. “Когда-нибудь, – сказала она, – я и голову потеряю”. Я попыталась представить, что будет, если она потеряет голову. Но на самом деле это отец потерял все: вес, волосы, разные внутренние органы.
Сначала мать хранила в доме все в точности так, как он оставил. Если верить Мише Шкловски, так в России поступают с домами известных писателей. Но мой отец не был известным писателем. Он и русским-то не был. Однажды я пришла домой из школы, а все видимые следы отца исчезли. В шкафах не было его одежды, его ботинки убрали от двери, а его старое кресло стояло на улице, рядом с кучей мусорных мешков. Я поднялась к себе в спальню и посмотрела на кресло из окна. Ветер гнал листья по тротуару. Проходивший мимо старик уселся в него отдохнуть. Я вышла и вытащила из мусорного бака отцовский свитер.
После смерти отца дядя Джулиан, брат моей матери, – он искусствовед и живет в Лондоне, – прислал мне швейцарский армейский нож, который, по его словам, принадлежал моему папе. У ножа имелось три лезвия, штопор, маленькие ножницы, пинцет и зубочистка. В письме, пришедшем вместе с ножом, дядя Джулиан писал, что папа одолжил ему этот нож, когда дядя отправился в поход в Пиренеи, и что он о нем вспомнил только сейчас и решил, что он может мне понравиться. “Осторожнее с ним, – писал он, – потому что лезвия острые. Такой нож предназначен для выживания в условиях дикой природы. Я так и не смог проверить это на практике, потому что мы с тетей Фрэнсис вернулись в отель после первой же ночи, когда нас поливал дождь и мы сморщились, как чернослив. Твой отец гораздо лучше меня умел выживать на природе. Однажды в пустыне Негев я видел, как он собирал воду с помощью воронки и куска брезента. Еще он знал, как называется каждое растение и съедобно ли оно. Я знаю, это слабое утешение, но, если ты приедешь в Лондон, я назову тебе все заведения северо-западного Лондона, где прилично готовят карри. С любовью, дядя Джулиан.
P. S. Не говори маме, что я послал тебе нож, потому что она, скорее всего, разозлится на меня и скажет, что ты еще слишком маленькая”.
Я проверила все лезвия, поддевая каждое ногтем большого пальца и пробуя острие на коже.
Я решила, что научусь выживать в условиях дикой природы, как отец. Полезно будет все это знать, если что-нибудь произойдет с мамой и нам с Птицей придется справляться самим. Я не рассказала ей о ноже, раз уж дядя Джулиан хотел, чтобы это был секрет, и потом, вряд ли бы мама отпустила меня ночевать одну в лесу, если она с трудом отпускает меня даже на полквартала от дома.
Когда я приходила с улицы, она звала меня в свою спальню, обнимала и покрывала поцелуями. Она гладила мои волосы и говорила: “Я так тебя люблю”. Когда я чихала, она говорила: “Будь здорова, ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю?” А когда я шла за носовым платком, она просила: “Возьми мой, я так тебя люблю”; когда я искала ручку, чтобы сделать домашнее задание, она говорила: “Возьми мою, для тебя – все что угодно”; когда у меня чесалась нога, она говорила: “Вот здесь чешется? Давай я тебя обниму”; когда я говорила, что я иду к себе в комнату, она кричала мне вслед: “Тебе что-нибудь сделать? Я ведь так сильно тебя люблю”, и я всегда хотела сказать, но никогда не решалась: “Люби меня меньше”.
Моя мать пролежала в постели почти целый год, и, когда она встала, странно было увидеть ее не сквозь стаканы с водой, которые скапливались вокруг кровати, – иногда Птица от скуки пытался заставить их звучать, проводя мокрым пальцем по краям. Мама приготовила макароны с сыром, одно из немногих блюд, которые умела готовить. Мы сделали вид, что в жизни ничего вкуснее не ели. Как-то раз она подозвала меня к себе. “С этого момента, – сказала мама, – я буду обращаться с тобой как со взрослой”. Но мне же всего восемь, хотела сказать я, но промолчала. Мама снова начала работать. Она бродила по дому в кимоно с красными цветами, и повсюду за ней тянулся след из скомканных листов бумаги. Когда был жив отец, она была аккуратнее. Но теперь, чтобы найти ее, надо было просто идти за страницами перечеркнутых слов, и в конце тропинки была мама; ее взгляд был прикован к окну или к стакану с водой, как будто там была рыбка, которую только она могла видеть.
На свои карманные деньги я купила книгу под названием “Съедобные растения и цветы Северной Америки”. Там говорилось, что горечь желудей можно убрать, отварив их в воде, что шиповник съедобен и что лучше избегать растений, которые пахнут миндалем, у которых листья растут по трое или в стеблях течет молочно-белый сок. Я пыталась опознать как можно больше растений в Проспект-парке. Было ясно, что у меня еще не скоро получится определять каждое растение, а потом, мне, возможно, придется выживать не в Северной Америке, так что я еще выучила наизусть “Универсальный тест на съедобность”. Полезно знать, что некоторые ядовитые растения, например болиголов, могут быть похожи на съедобные – например, на дикую морковь или пастернак. Чтобы провести тест, для начала надо на восемь часов воздержаться от еды. Потом разделить растение на части – корень, листья, стебель, бутон и цветок – и прикладывать маленькие кусочки к запястью. Если ничего не случится, надо приложить эти кусочки к внутренней стороне губы и подержать три минуты. Если и после этого ничего не случится, надо пятнадцать минут подержать кусочки на языке. Если опять ничего не случится, надо их разжевать, но не глотать, а просто подержать во рту еще пятнадцать минут и, если снова ничего не случится, проглотить и подождать восемь часов. Если и тогда ничего не случится, можно съесть еще пару ложек, ну а если и после этого ничего не случится, значит, растение съедобно.
Я хранила “Съедобные растения и цветы Северной Америки” у себя под кроватью в рюкзаке; кроме того, там был отцовский швейцарский армейский нож, фонарик, брезентовый тент, компас, коробка батончиков “Гранола”, две пачки “M&M” с арахисом, три банки тунца, консервный нож, пластырь, набор для оказания первой помощи при змеином укусе, смена белья и схема метро Нью-Йорка. Еще пригодился бы кусочек кремня, но когда я попыталась купить его в магазине скобяных изделий, они ни в какую не согласились мне продавать, то ли потому, что я слишком маленькая, то ли потому, что приняли меня за пироманку. В случае крайней необходимости можно высечь искру с помощью охотничьего ножа и кусочка яшмы, агата или нефрита, но я не знала, где найти яшму, агат или нефрит. Вместо этого я взяла немного спичек из кафе на Второй улице и положила их в кармашек на молнии, чтобы не намочил дождь.