Бегство (Ветка Палестины - 3). Страница 41
Ожили чиновники. Поглядели на худющего парня. Одни удивились его хорошему английскому, других возмутил тон. Кричать на себя никому не позволят! Переглянулись, размышляя, как дать этому горлохвату - от ворот поворот. Эли в отчаянии обхватил голову руками: переиграл Саша, пропали.
Саша оглядывался затравленно, потом вскричал по-русски:
- В Москве очереди русских евреев в посольства Германии и Австралии в двадцать раз длиннее, чем и посольство Израиля. Так в чем же ваша заинтересованность, ваша забота?! Что б мы тут все до одного передохли иль удрали, куда глаза глядят. А остальные чтоб мимо вас?! Как сможете глядеть в глаза Курту Розенбергу? Его портреты во всех газетах. А вы его в гроб кладете?! Израиль не для него?! - Минут пять кричал Саша, кричал так яростно и запальчиво, что ему стали внимать оторопело, даже не понимая по-русски ни слова. В мэрии на какую-то долю секунды сгустилась неловкость. Она стала почти различима глазом, эта общая неловкость, точно фиолетовый папиросный дым над головами. На какую-то долю секунды многие почувствовали себя некомфортабельно. Этого было достаточно и председатель сказал:
- Пожалуй, да! Нет возражений?
Явившись на другой день за документами, Эли и Саша обнаружили, что председателя комиссии нет - ушел в отпуск. Подписал ли он вчерашнее решение? "Вы что, ответили им, так быстро дело не делается".
- Знаешь, что меня в этой истории изумляет, - сказал Эли в автобусе, по пути к дому. - Все это государственное осьминожье глухо к логике. Ног масса - головы нет!.. Нет, настаиваю! Не слышат тебя вовсе! Сидят, как парализованные. Какие соображения их парализовали, не ведаю. Одно ясно: и я, и Аврамий апеллировали к глухарям. Прошибла лишь эмоциональная встряска, поддела их, как рыбину на крючок. Это не дает мне покоя. Наше высокое руководство на уровне толпы на стадионе. К тому же сильно подвыпившей...
Через месяц Эли сообщили, что председатель в Америке, еще через неделю - у него умирает внук и что лучше всего сейчас не надоедать...
Спасла положение Ревекка, жена Аврамия Шора. У рыхлого толстяка, действительно, болел любимый внучек. Врачи не могли установить диагноза, ребенок выплевывал пищу и таял на глазах. Узнав об этом, Эли посоветовал председателю пригласить Ревекку, которая, как он уверял, гений диагностики. Когда толстяк увидел как русский врач обследует ребенка: не прикасаясь к нему, делая возле него какие-то странные пассы, он потребовал, что б она немедля ушла из детской комнаты.
- Шаманы из Сибирии! Индийские факиры! - кричал он, решив что его попросту надувают. - Здесь не Руссия! Я не идиот Брежнев, чтоб меня дурачить вашими пассами. Или у вас руки не как у людей?! Покажите мне, если вы что-то умеете!
Ревекка попросила его рассыпать на столике сигареты. Подержала над ними узкую руку. Растопырила пальцы с облупленным маникюром. И сигареты, все, как одна, поднялись и приткнулись к длинным пальцам Ревекки, как к магниту.
Председатель стал белеть, покачиваясь из стороны в сторону, затем сказал покаянно: если она определит, что с внуком, он сделает для нее все.
И - сделал... Соседи Эли по этажу ликовали. Эсфирь и Галия всплакнули, расцеловали Ревекку-спасительницу. Евсей Трубашник принес два поллитра, угощал всех.
Через две недели, когда бумаги были подписаны и, в честь такого события, уж не только соседи Эли, а вся гостиница, все фомы неверующие, пели и плясали, как в праздник Симхат Тора, пришла новая бумага. Из той же мэрии. В ней предписывалось олимовской "амуте" выплатить за дареный участок земельный налог в сумме пять миллионов четыреста тысяч долларов.
В тот вечер из окон гостиницы несся диковатый, полусумасшедший хохот нищих олим, которых умилила уже одна эта непостижимая цифра - пять миллионов... Миллионов! Долларов! "...Амери-ка-анских!"
Старик Аврамий с седьмого этажа собрал всех плачущих и нервно хохочущих женщин на общей кухне, пропахшей капустой и гороховыми консервами, объявил занятие на тему: "Как преодолеть стресс и снять раздражение?" Он разносил по комнатам успокаивающие пилюли, а затем спрашивал соседей потерянно: Интересуюсь, что теперь будет? Что делать?
- Купить армейские палатки и уйти в Иудейские горы, - ответил Эли. На нем лица не было.
Все эти месяцы сдержанный немногословный Эли казался всем непрошибаемо-спокойным, уверенным в себе человеком. И вдруг взорвался:
- Ненавижу! - воскликнул он побелевшими губами. Аврамий уточнил деловито: - "Осьминогов"?
- Всех! Всех этих индейцев Ближнего Востока!.. Старика-араба вчера на Кинг-Джордже обыскивали, как мальчишку-вора. Он терпел, потерянный, безмолвный... К этому привыкли. Это здесь норма бытия. Теперь дождались интифады. Интифада - народное восстание. Могли б и предвидеть!.. А какой ответ на человеческий взрыв? Китайский! Беглый огонь. Евсей прав, наше несчастье - генеральские фуражки. Не мной замечено, политика дело столь серьезное, что ее нельзя доверять генералам...
- Это уж похоже на политическую платформу, - заметил Аврамий с усмешкой. - Если хотите, на позднее прозрение.
- Я и в Москве националистов терпеть не мог. Эту всезнающую, всёпостигшую, извините, шваль!
Эли не слышал его, отмахнулся нетерпеливо: - Гонения, как и тюрьма, людей не возвышают, напротив, пробуждают родовое, зверниое... Для националиста нет личности. Все выведено за скобки: нравственность, талант, судьба. Есть лишь национальные задачи. Общий восторг перед "собственным" государством. И, извините, светлое будущее... неважно за чей счет. Ненавижу! Одним росчерком пера обездолили пять тысяч семей, и рука не дрогнула. Ненавижу!.. Аврамий взглянул на Эли внимательно-профессионально. Так глядел на своих неврастеничных пациентов. Невольно вспомнилась ему вспышка Эли в городе Араде, когда тот окрестил сионистских вождей средневековыми пиратами. Подумал настороженно: "В тихом омуте черти водятся..."
Но наибольшее беспокойство Аврамия вызвал Саша Казак. Он сжимал кулаки и нес что-то явно бредовое:
- Не подохнут и без наших пяти миллионов. Они пишут - мы строим. Не будут же ломать готовый дом?! Вы не согласны, доктор?..- И вдруг без тени улыбки предложил Эли и Аврамию написать большую статью, под которой все подпишутся: "Еврейская ли страна Израиль?!"
Глава 13. "УГНЕТЕННЫЕ НАРОДЫ, КТО ЭТО?"
Прошла неделя Вестибюль гостиницы "Sunton" по-прежнему напоминал ринг, на котором накаутированы все до одного. Победителя не видно - сделал свое дело и ушел, а оставшиеся лежат бездыханные, хотя в отличие от ринга поверженные тут не лежали, а сидели в креслах и на диванах, вяло говорили о том, что здесь нет будущего или молчали часами. Большинству было за семьдесят, нескольким - за восемьдесят и каждый раз, когда Эли видел их, он проскакивал вестибюль: подступали слезы.
Сегодня чувство сострадания обострили израильские газеты, которые завершали описание стариковских посиделок ёрнической нотой: всю жизнь этим несчастным твердили о светлом будущем, к которому они уверенно шагали под предводительством очередного вождя. Вот, де, и сейчас они по привычке непрерывно глядят вдаль, вместо того, чтобы радоваться теплому дню и солнышку. "Они не виноваты, что родились несчастными!"
"Кто, в самом деле, виноват в том, что старики в прединфарктном состоянии, кто?! Советские вожди, что ли, повинны в том, что квартиры для алии из СССР не строили, а ныне даже израильским кооперативам не дают строить, и дома и квартиры обманутых новичков превращаются в коммуналки? Плуты!" - Эли задержался возле стойки дежурного взглянуть, нет ли ему писем, краем уха уловил голос старика, читавшего вслух одну из статей:
"... деды и прадеды, как всегда, говорили о будущем чад и домочадцев, над головами которых завис ныне железный налоговый груз, способный всех, кого заденет, раздавить в лепешку."
"Литературка" - всю жизнь преследует родная "Литературка"! - подумал он. Казалось, навсегда ушел от нее. Ан, нет - по пятам следует! Те же славные приемчики: реалистическое описание чуть-чуть передернуто - добавлено вымысла, сарказма под видом защиты ("Они не виноваты"), страшна ли трагедия, коль жертвы комедийные дурачки?! И, конечно, ни слова о том, почему все загнаны в угол, что у их губителей есть и имя, и фамилия. Страна другая, широты иные, газеты непохожие, а всё та же позорная "Литературка".